«К вам, живущим через 100 лет...» - подобных обращений в ее стихах, прозе, в записных книжках и сводных тетрадях великое множество. Она говорит через десятилетия, может, через века, она будущим меряет себя, завтрашним днем оценивает поступки своей жизни. А кроме того - и это не менее важно! - ее записи, три полновесных тома лишь недавно открытых для нас в архивах, не только поражают откровенностью, обнаженностью мысли, но касаются тех проблем, которые будут волновать человека вечно: любви, предательства, чести, непреклонности таланта. Да и сами записи ее - это вопросы и ответы великого русского поэта! Всю жизнь задавала себе вопросы и беспощадно отвечала на них.
Идея «поговорить» с Цветаевой (а верней - с точностью до буквы «составить» беседу из фраз, мыслей и мнений поэта), пришла в голову журналисту, литературоведу, кинодокументалисту Вячеславу Недошивину, который, вот уже 20 лет занимается Серебряным веком русской поэзии. Десятки фильмов о поэтах снято по его сценариям. В 2003 году в Петербурге, к 300-летию города на Неве, был показан 60-серийный документальный авторский телесериал его - «Безымянные дома. Неизвестные страницы Серебряного века». Ныне им закончены съемки нового 40-серийного авторского телецикла «Безымянные дома. Москва Серебряного века», работа над которым шла три года. Фильм, посвященный четырнадцати русским поэтам ХХ века, завершается беспрецедентными восемью сериями о жизни как раз Марины Цветаевой. В какой-то мере именно работа над этими, последними сериями цикла - а значит, полное знание жизни и наследия Цветаевой! - и дало автору некое внутреннее право - все-таки попробовать и все-таки задать - Марине Цветаевой эти вопросы.
1. ЗАПОВЕДИ
- Марина Ивановна, когда-то, обращаясь к нам, к потомкам, Вы написали: «Дорогие правнуки, читатели через 100 лет! Говорю с Вами, как с живыми, ибо Вы будете...» Выходит, знали, точно знали, что - останетесь? Чуяли свою, пусть будущую, но - оглушительную славу?
- «Я не знаю женщины, талантливее себя. Смело могу сказать, что могла бы писать и писала бы, как Пушкин... Мое отношение к славе? В детстве – особенно в 11 лет - я была вся честолюбие. "Второй Пушкин" или "первый поэт-женщина" - вот чего я заслуживаю и, может быть, дождусь при жизни. Меньшего не надо...»
- Говорят, гений сжигает человека дотла. Примеров тому множество. Но гений - женщина? Ведь есть же семья, дети, быт? Как это совместить с творчеством? И совместимо ли это?
- «Моя смелость оказалась больше моей робости... Пока не научитесь все устранять, через все препятствия шагать напролом, хотя бы и во вред другим - пока не научитесь абсолютному эгоизму в отстаивании своего права на писание - большой работы не дадите. Так, я не умеющая самых "простых" и "легких" вещей - самые сложные и тяжелые - могла»...
- Скрупулезно «прочитав» Вашу жизнь, я заметил: Вы плакали почти всегда наедине, на людях же - вечно смеялись даже над бедами своими. Вы ведь и на могиле своей, помните, хотели написать: «Уже не смеется...» А над чем, по-вашему, смеяться нельзя никогда?
- «Слушай и помни: всякий, кто смеется над бедой другого, дурак или негодяй; чаще всего и то, и другое. Когда человек попадает впросак - это не смешно; когда человеку подставляют ножку - это не смешно; когда человек теряет штаны - это не смешно; когда человека бьют по лицу - это подло. Такой смех - грех»...
- Да-да, это Вы говорили дочери, когда она впервые увидела клоунов в цирке. А что вообще можно назвать Вашими - «цветаевскими» заповедями?
- «Никогда не лейте зря воды, потому что в эту секунду из-за отсутствия этой капли погибает в пустыне человек. Не бросайте хлеба, ибо есть трущобы, где умирают без хлеба. Никогда не говорите, что так все делают: все всегда плохо делают. Не говорите "немодно", говорите: неблагородно. Не торжествуйте победы над врагом. Достаточно - сознания. Моя заповедь: стреляй в убивающего насильника, но, если жертва уже убита, а убийцу преследуют городовые или ажаны, немедля спрячь его у себя под кроватью! Преследуемый всегда прав, как и убиваемый...
Никакая страсть не перекричит во мне справедливости. Делать другому боль, нет, тысячу раз лучше терпеть самой. Я не победитель. Я сама у себя под судом, мой суд строже вашего, я себя не люблю, не щажу».
- Отсюда Ваш странный для женщины непреклонный аскетизм? Простые прочные платья, крепкие башмаки, а не ажурные чулки и модные туфельки? Или - из-за вечной бедности Вашей - из-за денег?
- «В мире физическом я очень нетребовательна, в мире духовном - нетерпима! Я бы никогда, знаете, не стала красить губ. Некрасиво? Нет, очаровательно. Просто каждый встречный дурак на улице может подумать, я это - для него, а я, любя улицы, ненавижу дураков и, когда им нравлюсь, глубоко-унижена...
Мне совсем не стыдно быть плохо одетой и бесконечно-стыдно - в новом! Не могу - со спокойной совестью - ни рано ложиться, ни поздно лежать, ни до сыта есть. Точно не в праве. И не оттого, что я хуже, а оттого, что лучше... А деньги? Да плевать мне на них. Я их чувствую только, когда их нет. Ведь я могла бы зарабатывать вдвое больше. Ну - и? Ну, вдвое больше бумажек. Но у меня-то что останется?..»
- Ныне Вас бы не поняли, во всяком случае - большинство. Но, может, в этом и есть сила избранности? Сила таланта? Вообще - сила?
- «Сила человека часто заключается в том, чего он не может сделать, а не в том, что может. "Не могу" - некий природный предел. "Не могу" священнее "не хочу". Мое "не могу" - меньше всего немощь. Больше того: это моя главная мощь. Значит, есть что-то во мне, что вопреки всем моим хотениям все-таки не хочет. Говорю об исконном "не могу", о смертном, о том, ради которого даешь себя на части рвать...»
- Даже если рядом все легко поступают иначе? То есть - «могут»?..
- «Не могу, даже если мир вокруг делает так и это никому не кажется зазорным. Утверждаю: "не могу", а не "не хочу" создает героев!»
2. НАЧАЛО
- А помните первый стих, написанный Вами в 5 лет? «Ты лети мой конь ретивый // Чрез моря и чрез луга // И, потряхивая гривой, //Отнеси меня туда...» Вы еще говорили, как смеялись все, когда за обедом, прочтя его, Ваша мать не без иронии спросила: куда «туда», Муся, ну, куда - «туда»?..
- «Смеялись: мать (торжествующе: не выйдет из меня поэта), отец (добродушно), репетитор брата (го-го-го!), брат (вслед за репетитором), и даже младшая сестра... А я, красная, как пион, оглушенная в висках кровью, сквозь закипающие слезы - сначала молчу, а потом - ору: "Туда, туда - далёко!.."»
- Не знали, не знали еще слова «вечность»... А, кстати, о чем с юности больше всего мечталось?
- «Замысел моей жизни был: быть любимой семнадцати лет Казановой (Чужим!) - брошенной - и растить от него прекрасного сына. И - любить всех... Моя мечта: монастырский сад, библиотека, старое вино из погреба, турецкие шаровары, длинная трубка и какой-нибудь семидесятилетний "из прежних", который приходил бы по вечерам слушать, что я написала, и сказать, как меня любит. Я хотела, чтобы меня любил старик, многих любивший. Не хочу быть старше, зорче. Не хочу, чтобы на меня смотрели вверх. Этого старика я жду с 14 лет...»
- И с 14-ти, после смерти матери, забросили музыку. Почему? У Вас были редкие способности - рояль пел под Вашими пальцами?
- «Скульптор зависит от глины. Художник от красок. Музыкант от струн, - нет струн в советской России, кончено с музыкой. Скульптор может ваять невидимые статуи. Художник писать невидимые картины, - кто их увидит, кроме него. У ваятеля, художника, музыканта может остановиться рука. У поэта - только сердце»...
- Судя по 7 томам сочинений, ныне изданным, сердце у Вас оказалось необъятным?!
- «Стихи сами ищут меня, и в таком изобилии, что прямо не знаю - что писать, что бросать... Можно писать, спины не разгибая, и - за целый день - ничего. Можно к столу не присесть - и вдруг - все четверостишие готово, во время выжимки последней в стирке рубашки, или лихорадочно роясь в сумке, набирая ровно 50 копеек...
А иногда пишу так: с правой стороны страницы одни стихи, с левой - другие, рука перелетает с одного места на другое, летает по всей странице: не забыть! уловить! удержать!.. - рук не хватает!»
- С детства любили «превозможение», так, кажется, вспоминали как-то?
- «Превозможение. Опасные переходы, скалы, горы, 30-ти верстные прогулки. Чтобы все устали, а я нет! Чтобы все боялись, а я перепрыгнула! Чтобы никто ничего не нёс, а я всё! И чтобы все жаловались, а я бежала! Приключение! Авантюру! Чем труднее - тем лучше! Только тогда живу»...
- А что вообще любили в жизни? И любили ли жизнь?
- «Все лирические поэты и все философы - самые отрешенные и не-себялюбивые в мире люди, просто они в свою боль включают всю чужую, еще проще - не различают... Я не люблю жизни как таковой, для меня она начинает значить, обретать смысл и вес - только преображенная, т.е. - в искусстве. Если бы меня взяли за океан - в рай - и запретили писать, я бы отказалась от океана и рая. Жизнь, что я видела от нее, кроме помоев и помоек, и как я, будучи в здравом уме, могу ее любить?! Я стала наблюдателем. Душа, укрывшись в свой последний форт, как зверь наблюдала другую душу - или ее отсутствие.
Любимые вещи: музыка, природа, стихи, одиночество. Любила простые и пустые места, которые никому не нравятся. Люблю физику, ее загадочные законы притяжения и отталкивания, похожие на любовь и ненависть. Люблю все большое, ничего маленького. И кошек, а не котят. Кошками не брезгую, пускай спят на голове, как они это любят. И, чем больше узнаю людей, - тем больше люблю деревья! Обмираю над каждым деревцем. Что касается деревьев, я в полный серьез говорю Вам, что каждый раз, когда человек при мне отмечает: данный дуб - за прямость, или данный клен - за роскошь, или данную иву - за плач ее, я чувствую себя польщенной, точно меня любят и хвалят, и в молодости моей вывод был скор: этот человек не может не любить меня... Я ведь тоже дерево: бренное, льну к вечному. А потом меня срубят и сожгут, и я буду огонь...»
- И еще - любили собак? Ваш муж, я читал где-то, в молодости камнями отгонял бродячих псов, а Вы - Вы, напротив, именно их и приманивали хлебом...
- «Зверь тем лучше человека, что никогда не вульгарен... Я сама, как зверь, чую взгляд - на него оборачиваюсь. И вторично (с безнаказанным любопытством) на меня никто не глядит...
Почему я люблю собак? Потому что душа у животного - подарок. Как не у всех людей...»
3. ВСТРЕЧА
- Еще девочкой, Вы поняли: «Когда жарко в груди, в самой грудной ямке и никому не говоришь, это - любовь»? Скажите: у великих и любовь - великая?
- «Думаете, великие должны быть "счастливы в любви"? Ровно наоборот. Их меньше всех любят. Мне нужно понимание. Для меня это - любовь...
Я никогда не понимала, почему Таня, заслуженно скромного о себе мнения, вдруг решает, что она для Х - единственная и негодует на Х за то, что он любит еще других. Почему? Она же видит, что есть красивее и умнее, то, чего она лишена... А в женщине, влюбленной безнадежно, есть что-то смешное, недостойное. Какая же ты женщина, раз безнадежно?..»
- А что значит для женщины - любить?
- «Всё!.. Женщина играет во всё, кроме любви. Мужчина - наоборот... В любви главная роль принадлежит женщине, она вас выбирает, вы не ведущие, ведомые!»
- Но мужчины твердят, что они завоевывают вас - женщин? Оставьте нам хотя бы иллюзию...
- «Ну, если вам доставляет удовольствие жить ложью и верить уловкам тех женщин, которые, потакая вам, притворствуют, - живите самообманом!»
- А что для вас, для женщин, главное в мужчинах?
- «Каждый раз, когда узнаю, что человек меня любит - удивляюсь, не любит - удивляюсь, но больше всего удивляюсь, когда человек ко мне равнодушен. Любить - видеть человека таким, каким его задумал Бог, и не осуществили родители. Не любить - видеть таким, каким осуществили его родители. Разлюбить - видеть вместо него - стол, стул...
Что главное? Слышали ли вы когда-нибудь, как мужчины - даже лучшие - произносят два слова: "Она некрасива". Не разочарование: обманутость - обокраденность. Точно так же женщины произносят: "Он не герой"».
- Не герой, значит заранее - виноват?
- «Прав в любви тот, кто более виноват. Одинаково трудно любить героя и не-героя. Героизм - это противоестественность. Любить соперницу, спать с прокаженным. Христос - главным образом - проповедник героизма!..»
- Ладно, оставим героизм. Но Сергею, мужу Вашему, когда Вы встретили его, было 17-ть, и он был - всего лишь красив. Вы даже замерли от красоты?..
- «Я обмерла! Ну можно ли быть таким прекрасным? Взглянешь - стыдно ходить по земле! Это была моя точная мысль, я помню. Если бы вы знали, какой это пламенный, глубокий юноша! Одарен, умен, благороден...»
- Но, простите, через годы, Вы признались: «Личная жизнь не удалась»?
- «Это надо понять. Думаю - 30-летний опыт достаточен. Причин несколько. Главная в том, что я - я. Вторая: ранняя встреча с человеком из прекрасных - прекраснейшим, долженствовавшая быть дружбой, а осуществившаяся в браке. Попросту: слишком ранний брак с слишком молодым...
Он меня по-своему любит, но - не выносит, как я - его. В каких-то основных линиях: духовности, бескорыстности мы сходимся, но ни в воспитании, ни в жизненном темпе - всё врозь! Главное же различие - его общительность и общественность и моя (волчья) уединенность. Он без газеты не может, я - в доме, где главное газета - жить не могу. Ну, а я люблю - (кого-нибудь)? Нет. Любила - деревья. Через 10 лет я буду совершенно одна, на пороге старости. С прособаченной - с начала до конца - жизнью...»
- Извините за нескромный вопрос, но, выйдя замуж, Вы почти сразу влюбились в поэтессу Софью Парнок. Запретная тема, отдаю себе отчет, но нешуточный этот роман длился полтора года. Вас осуждали за него при жизни. Но ведь осуждают и ныне - через десятилетия лет после Вашей смерти?
- «Что бы люди ни сказали, они всегда скажут дурное».
- Но не значит ли это, что любовь поэта - всегда некая безмерность?
- «Понимаете, роман может быть с мужчиной, с женщиной, с ребенком, может быть с книгой. Любить только женщин (женщине) или только мужчин (мужчине), заведомо исключая обратное - какая жуть! А только женщин (мужчине) или только мужчин (женщине), исключая необычное - какая скука!»
- А тех, извините, и других вместе? Вы ведь клялись, что никогда не бросите Соню, и никогда - Сергея? Или это Ваша черта, о которой Вы не раз писали - никого и никогда не бросать первой?
- «Люблю до последней возможности... Все женщины делятся на идущих на содержание и берущих на содержание. Я принадлежу к последним. Не получить жемчуга, поужинать на счет мужчины и в итоге - топтать ногами, - а купить часы с цепочкой, накормить и в итоге - быть топтаной ногами. Я не любовная героиня... Я по чести - герой труда: тетрадочного, семейного, материнского, пешего. Мои ноги герои, и руки герои, и сердце и голова...»
4. РЕВОЛЮЦИЯ
- Революция отняла у Вас всё: дом, дочь, умершую от голода, довольно большое состояние - 150 тысяч, оставленное матерью. Но помните ли Вы свои слова, сказанные в 1907-м, когда Вы сами звали пожар восстания, в том числе и на свой дом? Помните: «Неужели эти стекла...»?
- «Неужели эти стекла не зазвенят под камнями? С каким восторгом следила бы, как горит наш милый старый дом! Только бы началось...»
- Вы звали к восстанию. Редко кто из поэтов избежал в те годы подобных порывов. Но вот революция случилась, и что же? Не такую ждали, как сказал обожествляемый Вами Александр Блок, не тех звали?
- «Небо дороже хлеба... Главное с первой секунды Революции понять: всё пропало! Тогда - всё легко. У меня были чудесные друзья среди коммунистов. Ненавижу коммунизм. Ненавижу - поняла - вот кого: толстую руку с обручальным кольцом и кошелку в ней, шелковую - клёш (нарочно!) юбку на жирном животе, манеру что-то высасывать в зубах, презрение к моим серебряным браслетам (золотых-то видно нет!). Мещанство!..
Во мне уязвлена, окровавлена самая сильная моя страсть: справедливость. Сколь восхитительна проповедь равенства из княжеских уст - столь омерзительна из дворницких...»
- Ответ на все времена! И, кажется, про все революции. Помните, еще мама говорила Вам: «Когда дворник придет у тебя играть ногами на рояле, тогда это - социализм!» Да, верно-верно, два миропонимания, два слоя людей...
- «Две расы. Божественная и скотская. Первые всегда слышат музыку, вторые - никогда. Первые друзья, вторые - враги. У меня ничего нет, кроме ненависти всех хозяев жизни: за то, что я не как они... Свобода - наш ответ на тот порядок, который не мы выбирали»...
- Как Вы выжили в те годы?! Голод, холод, иней в углах Вашей квартиры, веревочки, которыми шнуровали ботинки и даже не закрашивали их чернилами, как другие. Вор, забравшийся к Вам, не только не взял ничего - сам предложил денег. И, тем не менее, позвольте, прямой и, может, самый трудный вопрос. Его и ныне обходят стороной Ваши биографы.
Скажите, 3-летнюю Ирину, свою вторую дочь, Вы просто не любили? И потому - бросили в приюте для сирот? Фактически - умирать?..
- «Это дурной сон... Я любила ее в мечте, никогда в настоящем. Не верила, что вырастет...
Ах, господа! Виноват мой авантюризм. Когда самому легко, не веришь, что другому трудно. А теперь вспоминаю ее стыдливую, редкую такую, улыбку, которую она сейчас же старалась зажать. И как она гладила меня по голове...»
- А ведь когда-то Вы хотели иметь много детей? Самое малое - троих. У Вас и было бы трое: Аля - первенец, Ирина и потом - Мур - Георгий, Ваш последний сын?
- «Каждый день, когда я не писала стихов, и каждый год, когда я не породила ребенка, я чувствую - потерянным. Как мало потерянных дней. Как много потерянных лет. О, как мне хочется еще дитя...»
- Марина Ивановна! Но, если говорить об Ирине, то Вы ведь не поехали даже на похороны её? Ребенка зарыли в общей яме. А ведь это, по сути, первая из утерянных могил Вашей семьи. И даже Вашей могилы - в будущем?
- «Чудовищно? Да, со стороны. Лучше было бы, чтобы я умерла! Но я не от равнодушия не поехала. У Али было 40, 7 - и - сказать правду?! - я просто не могла. К живой не приехала... И - наконец - я была так покинута! У всех есть кто-то: муж, отец, брат - у меня только Аля, и вот Бог наказал... Ирина! Если есть небо, прости меня, бывшую тебе дурной матерью...»
- Да, Вы были одна в те три послереволюционных года - муж сражался с красными на юге. Знаете, Иосиф Бродский (он родится за год до Вашей смерти), назвал Вас первым поэтом ХХ века. Но Бродский же сказал про Вас: «Чем лучше поэт, тем страшнее его одиночество». Это действительно так, это - правда?
- «Одинок - всю жизнь! Между вами, нечеловеками, я была только человек. У всех вас есть: служба, огород, выставки, союз писателей, вы живете и вне вашей души, а для меня это - моя душа, боль от всего!.. Нет друзей, но это в быту, душевно - просто ничего. Я действительно - вне сословия, вне ранга. За царем - цари, за нищим - нищие, за мной - пустота...»
5. ЛЮБОВЬ
- Вас спасала любовь. Даже в годы разлуки с мужем Вы писали стихи о любви. И какие! Но ведь посвящены они были (Ваши слова) - отнюдь не мужу?
- «Слушайте внимательно, я говорю, как перед смертью: Мне мало писать стихи! Мне надо что-нибудь - кого-нибудь - любить - в каждый час дня и ночи. Одна звезда для меня не затмевает другой - других - всех! - И правильно. Зачем тогда Богу было бы создавать их - полное небо!..
Человечески любить мы можем иногда десятерых за-раз, любовно - много - двух. Нечеловечески - всегда одного...»
- Но Вы «дорисовывали» любимых, украшали их в воображении. Ведь даже очки, которые были прописаны Вам, не носили, чтобы не менять уже сложившегося представления о человеке? Ведь так?
- «Что я любила в людях? Их наружность. Остальное - подгоняла. Жизненные и житейские подробности, вся жизненная дробь, мне в любви непереносна, мне стыдно за нее, точно я позвала человека в неубранную комнату. Когда я без человека, он во мне целей - и цельней».
- Любить человека «без человека» - не знаю? Или права знакомая Ваша, которая пишет, что, уносясь в полете воображения, Вы даже забывали оглянуться - «а поспевает ли за Вами Ваш новый избранник»?
- «В одном я - настоящая женщина: я всех и каждого сужу по себе, каждому влагаю в уста - свои речи, в грудь - свои чувства. Поэтому - все у меня в первую минуту: добры, великодушны, щедры, бессонны и безумны».
- Через любовь - в душу человека? Тоже ведь - Ваши слова?
- «Подходила ли хоть одна женщина к мужчине без привкуса о любви?.. Часто, сидя первый раз с человеком, безумная мысль: "А что если поцелую?" Эротическое помешательство? Нет. Стена, о которую билась! Запомните, чтобы люди друг друга понимали, надо, чтобы они шли или лежали рядом...
Хотите наставления? Поцеловав, не закуривайте сразу, не отходите! В минуты высшего пафоса говорите только имя, женщина в это вложит всё. Говоря: ты моя первая и последняя, вы обкрадываете её на всю ревность к вашему прошлому и будущему, говорите уж лучше: - Ты! И побольше веселья. Оно возвращает невинность...»
- Но ведь разочарования в любви для Вас всегда были горестней первых и сиюминутных очарований?
- «По полной чести самые лучшие, самые тонкие, самые нежные так теряют в близкой любви, так упрощаются, грубеют, уподобляются один другому, что - руки опускаются, не узнаешь: вы ли? В любви в пять секунд узнаешь человека, он - слишком явен! Здесь я предпочитаю ложь...»
- Вы хотите сказать - выдумку, человека придуманного, воображенного?
- «Да. В воинах мне мешает война, в моряках - море, в священниках - Бог, в любовниках - любовь. Любя другого, презираю себя, будучи любимой другим - презираю его. У каждого из нас, на дне души, живет странное чувство презрения к тому, кто слишком любит нас. (Некое "если ты так любишь меня, сам ты не Бог весть что!"). Может быть, потому, что каждый знает себе настоящую цену...»
- Но Вы не шутя написали в стихах: «Я тебя отвоюю...» Выходит, Тютчев прав: любовь - это поединок? А если так, то что тогда, по Вашему - победа?
- «Первая победа женщины над мужчиной - рассказ о его любви к другой. А окончательная победа - рассказ этой другой о любви к нему. Тайное стало явным, ваша любовь - моя. И пока этого нет, нельзя спать спокойно...»
- Смешно... А что тогда - измена?
- «Измены нет. Женщины любят ведь не мужчин, а Любовь. Потому никогда не изменяют. Измены нет, пока ее не назовут "изменой". Неназванное не существует. "Муж" и "любовник" - вздор. Тайная жизнь - и явная. Тайная - что может быть слаще?..»
- У Вас было много любви. Но я действительно расхохотался, когда всех любовников своих Вы назвали потом «стручками», а одного - вообще «кочерыжкой». Но, если серьезно: Ваши разочарования - это завышенные требования, преклонение мужчин перед талантом, или, как написал один - вообще страх перед Вами. Скажите, Вас боялись?
- «Боялись. Слишком 1-й сорт. Не возьмешь за подбородок!.. Боялись острого языка, "мужского ума", моей правды, силы и, кажется, больше всего - бесстрашия...
У меня было имя, была внешность и, наконец, был дар - и всё это вместе взятое - не принесло мне и тысячной доли той любви, которая достигается одной наивной женской улыбкой. Я остаюсь одна. Это всегда одна и та же история. Меня оставляют. Без слова, без "до свиданья". Приходили - больше не приходят. Писали - не пишут. И вот я, смертельно раненая - не способна понять - за что, почему? Что же я все-таки тебе сделала??? - "Ты не такая, как другие". - "Но ведь именно за это и..." - "Да, но когда это так долго". Хорошенькое "долго" - вариант от трех дней до трех месяцев»...
- А как случилось, что в эмиграции, в Праге, Вы встретили самую большую свою любовь - Константина Родзевича?
- «Как случилось? О, как это случается?! Я рванулась, другой ответил. "Связь"»? Не знаю. Я и ветром в ветвях связана. От руки до губ, где ж предел?..
Я скажу вам тайну. Я - стихийное существо: саламандра или ундина, душа таким дается через любовь... Всегда мечтала слушаться, ввериться, быть в надежных руках. Ведь я не для жизни. У меня все - пожар! Как поэту - мне не нужен никто. Как существу стихийному, нужна воля другого ко мне - лучшей...»
- Вы посвятили этой любви две поэмы. О ней знали все. Вы даже ушли из дома на две недели. Но ведь - семья, взрослая дочь, ползучие сплетни русской колонии?..
- «Есть чувства настолько серьезные, что не боятся кривотолков. Семья. Да, скучно, да, сердце не бьется. Но мне был дан ужасный дар - совести: неможения чужого страдания. Может быть (дура я была!) они без меня были бы счастливы! Но кто бы меня - тогда убедил?! Я была уверена (они уверили!), что без меня умрут. А теперь я для них - ноша, Божье наказание. Все они хотят действовать, "строить жизнь", хотя бы свою (точно это - кубики! точно так строится!) Жизнь должна возрастать изнутри - быть деревом, а не домом. И как я и в этом - одинока! Им нужно другое, чем то что я могу дать»...
- Может, Прага, потом Париж виноваты? Ежедневное и чуждое всем вам, всей семье, окружение?
- «Париж не при чем - то же было и в Москве. Не могу быть счастливой на чужих костях. Я дожила до сорока, и у меня не было человека, который бы меня любил больше всего на свете. Почему? У всех есть. Я не нужна. Мой огонь никому не нужен, на нем каши не сваришь»...
6. ЭМИГРАЦИЯ
- 17 лет чужбины! Невероятно! Скучали ли по родине?
- «Родина не есть условность территории, а непреложность памяти и крови. Не быть в России, забыть её - может бояться лишь тот, кто Россию мыслит вне себя. В ком она внутри, - тот потеряет ее вместе с жизнью. Моя родина везде, где есть письменный стол, окно и дерево под этим окном»...
- «Мы плохо живем, - писали Вы из Парижа, - и конских котлет уже нет. Мясо и яйца не едим никогда. От истощения вылезла половина брови». И ни на что несмотря Вы каждое утро обливались водой, варили кофе и, порой полдня, искали одно нужное слово. Писали стихи. Вернувшись в Россию, ни единого не напишите...
- «Когда меня спрашивают: "Почему вы не пишите стихов?" - я задыхаюсь от негодования. Какие стихи? Я всю жизнь писала от избытка чувств. Сейчас у меня избыток каких чувств? Обиды. Горечи. Одиночества. Страха. В какую тетрадь - писать такие? А главное, все это случилось со мной - веселой, живой, любящей, доверчивой (даже сейчас) За что? Разве я - живу?.. Я всегда разбивалась вдребезги, и все мои стихи - те самые серебряные сердечные дребезги...»
- «Здесь я невозможна, в СССР не нужна», - сказали в эмиграции. Из-за стихов «невозможна», или - из-за характера? Из гордости дара, таланта или, извините - из-за гордыни?
- «Гордыня? Согласна. В нищете и заплёванности чувство священное. Если что-нибудь меня держало на поверхности этой лужи - то только она. Менять города, дома, комнаты, укладываться, устраиваться, кипятить чай на спиртовке, разливать этот чай гостям. С меня достаточно - одного дерева в окне. Париж? Я его изжила. Сколько горя, обид я в нем перенесла. Ненавижу пошлость капиталистической жизни. Но не в Россию же ехать? Мне хочется за предел всего этого. На какой-нибудь остров Пасхи... Но и там уже нет тишины, первозданности. Может быть, в следующей жизни я до этого дорвусь. Но куда мне загнать остаток (боюсь, половину) этой жизни?..»
- На остров Пасхи... Вы писали и страшнее - не на остров хотели - в тюрьму мечтали попасть. Помните?
- «Согласна на два года одиночного заключения (детей разберут "добрые люди" - сволочи - Сережа прокормится). Была бы спокойна. С двором, где смогу ходить, с папиросами. В течение двух лет, обязуюсь написать прекрасную вещь. А стихов! (И каких)!..»
- В тюрьму или в СССР - ничего себе - выбор? И - выбор ли?..
- «Поймите, я там не уцелею, ибо негодование - моя страсть. Я не-эмигрант, я по духу, по воздуху и размаху - там, оттуда. Но, слушайте! Ведь все кончилось. Домов тех - нет. Деревьев - нет. России нет, есть буквы: СССР, не могу же я ехать в свистящую гущу. Буквы не раздвинутся...
Россия в нас, а не на карте. Мы - последние могикане. И презрительным коммунистическим "пережитком" я горжусь. Я пережиток, ибо все это - переживет и меня (и их!)»...
- Скажите, занося ногу на сходни, чтобы плыть в СССР, Вы ведь знали: муж, Ваш «астральный юнкер» - уже давно чекист, «наводчик-вербовщик» Лубянки, дочь - уже «готовая коммунистка»? Даже 13-летний сын, как написано в изданных недавно дневниках его, считал себя коммунистом и ходил с отцом на сотни (именно так - на сотни!) рабочих митингов. Вы ведь всё это знали, и Вы... поехали?
- «Но выбора не было: нельзя бросать человека в беде, я с этим родилась»...
- Поразительно! И ведь Вы, в век соблазнительных идей, ослепивших мир, Вы ни разу не солгали словом. Единственная из всех! Это всё - Ваше «не могу», то, которое и создает героев? Из-за которого даешь себя «на части рвать»?..
- «Равенство дара души и глагола - вот поэт. Так было, так будет. Никакая нужда не заставит меня сдать рукопись до последней проставленной точки, а срок этой точки - известен только Богу. Богу поэтов. Я никогда не просила "свыше" - рифмы (это - мое дело!) - я просила (требовала!) - силы найти ее, силы на это мучение. И это мне давалось. Я убеждена, что если бы я плохо работала и хорошо зарабатывала, люди бы меня бесконечно больше уважали, - но - мне не из людского уважения шубу шить, а из своих страниц...
За мое перо дорого бы дали, если бы оно согласилось обслуживать какую-нибудь одну идею, а не правду: всю правду. Нет, голубчик, ни с теми, ни с этими, ни с третьими, ни с сотыми, а зато... А зато - всё. А зато в мире сейчас - может быть - три поэта и один из них - я...»
7. СУДЬБА
- Вы всегда мечтали отринуть быт. Не тратить ни часа на уборку, на готовку, не мести пол и не чистить кастрюль?
- Нас делят, дружочек, не вещи высокого порядка, а быт. Восхищаться стихами поэта - и не помочь поэту! Я в вечной грязи, вечно со щеткой и с совком - живая помойка! Смириться не могу, ибо все это - не во имя высшего, а во имя низшего; чужой грязи и лени. Служу - неизвестно чему! Не мести, не чистить - мое царство небесное. Слишком скромно? Да. Ибо слишком скромно моё царство земное.
- Накануне Вашего возвращения Сталин наградил орденами 172 писателя. Даже молодых совсем - Симонова, Долматовского, Алигер. Им дал «Знак Почета» - «За выдающиеся успехи и достижения в развитии литературы». Наградил почти всех, кроме Ахматовой, Пастернака, Платонова и даже Булгакова, которого, пишут, ценил...
- «Абсурд! Награда за стихи из рук чиновников! А судьи - кто? Поэт орденоносец! Какой абсурд! У поэта есть только имя и судьба. Судьба и имя...»
- Но Вас не приняли не только чиновники - не приняли писатели. Общения с Вами испугались даже братья-поэты. Ни родных - муж, дочь и сестра в тюрьме, ни угла своего - ничего. Жуть!
- «Когда была там, у меня хоть в мечтах была родина. Разумнее не давать таким разрешения на въезд... Поймите, это не моя Россия. Та Россия, которую я помню, я знаю - вот эта златоглавая Москва, наше общество, окружение, которое тогда было, - этого ничего нет, и мне это все абсолютно чужое...
Москва не вмещает меня. Это мой родной город, но я его - ненавижу. Обратилась в Литфонд, обещали приискать комнату...»
- Да, да, ныне известно: Фадеев, на Вашу просьбу написал: «Тов. Цветаева! Достать Вам комнату абсолютно невозможно. У нас большая группа очень хороших писателей и поэтов, нуждающихся в жилплощади»...
- «Я не могу вытравить из себя чувства - права. В бывшем Румянцевском музее три наших библиотеки: деда, матери и отца. Мы - Москву - задарили. А она меня вышвыривает: извергает. И кто она такая, чтобы передо мной гордиться? Я дала Москве то, что я в ней родилась. Оспаривая мое право на Москву, Вы оспариваете право киргиза на Киргизию, тунгуса на Тунгусию. Я имею право на нее в порядке русского поэта, в ней жившего и работавшего. Вы лучше спросите, что здесь делают 1/2 миллиона немосквичей и что они дали Москве?..
Самое страшное очарование: зла, на минуту ставшего добром... Меня жалеют чужие люди. Это - хуже всего, я от малейшего доброго слова - интонации - заливаюсь слезами, как скала водой водопада. Плачет не женщина, скала. Это судьба. Меня - все меньше и меньше. Остается только мое основное - "нет"»...
- Поэт, сказали Вы, должен быть на стороне жертв, а не палачей. Это так. Но Вы добавили: «И если история несправедлива, поэт обязан пойти против нее». Против истории? Да возможно ли это, Марина Ивановна - идти против истории?
- «Эпоха не против меня, я против нее. Я ненавижу свой век из отвращения к политике, которую за редчайшими исключениями считаю грязью. Ненавижу век организованных масс. И в ваш воздух, машинный, авиационный, я тоже не хочу. Ничего не стоило бы на вопрос - вы интересуетесь будущим народа? - ответить: - О, да! А я отвечу: нет, я искренно не интересуюсь ничьим будущим, которое для меня пустое и угрожающее место. Я действительно ненавижу царство будущего...»
- В детстве, помните, Вы хотели быть первым поэтом. А что это значит - первый поэт? И стоит ли эта вершина, абсолют - вертикаль, как Вы любили говорить - тех жертв, которые были принесены?
- «Поэт - утысячеренный человек. Живет в пятом времени года, в шестом чувстве и, что самое главное - в четвертом измерении...
Конечно, врач и священник нужнее поэта, потому что они у смертного одра, а не мы. И зная это, в полном разуме и твердой памяти утверждаю - ни на какое другое дело своего не променяла бы. Зная большее, творю меньшее. Посему мне прощенья нет. Только с таких, как я, на Страшном суде совести и спросится. Но если есть Страшный суд слова - на нем я чиста...»
- Толпа и поэт - проблема вечная. Но толпа «поэтов» и поэт - вот что, наверное, невыносимо? У них группы, ячейки, партия. А у Вас, Марина Ивановна, что было у Вас?
- «Однажды, когда при мне про Микель-Анджело сказали "мясник», я сразу заплакала. От нестерпимого унижения, что мне (кто я, чтобы...) приходится "защищать" его. Мне стыдно защищать право человека на одиночество. Потому что все стоящие были одиноки, а я - самый меньший из них...
Да, не принадлежу ни к какому классу, ни к партии, ни к литературной группе. Так было, так будет. И, второе, главное: я - с моей бесстрашностью, не умеющая неответить, не могущая подписать адрес великому Сталину, ибо не я его назвала великим, я - ненавижу каждую торжествующую, казенную церковь...»
- За год до смерти Вы телеграфировали Сталину: «Помогите, я в отчаянном положении»...
- «Жизнь - добила. Милые правнуки! И у собаки есть конура. И самое обидное - я ведь знаю, как меня будут любить через 100 лет!»
- И тогда же записали: «Никто не видит, не знает, что я год уже ищу глазами - крюк. Год примеряю смерть»...
- «Я давно уже не живу. Приходится жить нынешним днем - без права на завтра, без права на мечту о нем! А я всегда, с 7-ми лет, жила - "перспективой"... Посудная вода и слезы. Обертон - унтертон всего - жуть. Не за кого держаться. Я вдруг почувствовала свою низость (всех годов и последних дней!), я знаю, что я не такая, - это только потому, что я пытаюсь - жить... Думаю, в жизни со мной поступали обычно, а я чувствовала необычно, поэтому никого не сужу... Стихи останутся...»
- Вы знаете - Вы безумно смелый человек. Таких и в тысячелетней истории России - единицы!
- «Считают мужественной. Хотя я не знаю человека робче. Боюсь всего. Глаз, черноты, шага, а больше всего - себя...
Я не хочу умереть. Я хочу не быть. Надо обладать высочайшим умением жить, но еще большим умением - умереть!..
Героизм души - жить, героизм тела - умереть...»
8. СМЕРТЬ
- «Я, кажется, требую, чтобы меня сейчас любили, как будут любить через сто лет. Так же безнадежно, как требовать деньги в счет наследства. Ведь все равно, когда умру - всё будет напечатано! Так чего же ломаетесь (привередничаете)? Или вам вместо простой славы непременно нужна сенсация смерти? Вместо меня у стола непременно - я на столе? (И это - напечатаете!)
...Мне совестно, что я жива. В вечной грязи, вечно со щеткой и с совком - живая помойка! Смириться не могу. Еще - в полном отсутствии любящих мои стихи: некому прочесть, некого спросить, не с кем порадоваться. В душности моего быта. В задушенности им...
Знаете, мои друзья о жизни рассказывают, как моряки о далеких странах. Из этого заключаю, что не живу... Когда болят зубы, хочется одного: чтобы это кончилось. Полное безразличие ко всему и вся. Отсюда до смерти - крошечный шаг. То же безразличие у меня - всеобщее, окончательное. Значит всё это: солнце, работа, близкие - само по себе ничего не стоит и зависит только от меня. Меня жизнь - добила. Раньше умела писать стихи, теперь разучилась. Затравленный зверь. Исхода не вижу...
А вообще... не относитесь ко мне, как к человеку. Ну - как к дереву, которое шумит вам навстречу. Я люблю, чтобы деревья росли прямо. Растите в небо...»
- Когда-то Вы сказали, что есть нечто страшнее, чем смерть?..
- «Поймите, важно, чтобы рядом был кто-то старше вас - или тот, с кем вы вместе росли. Когда теряешь таких людей, уже некому сказать: «А помнишь?..» Это все равно, что утратить свое прошлое - еще страшнее, чем умереть... Я, когда буду умирать, о ней (себе) подумать не успею, целиком занятая: накормлены ли мои будущие провожатые, не разорились ли близкие на мой консилиум, и м.б. в лучшем, эгоистическом случае: не растащили ли мои черновики»...
- За 10 минут до смерти Вы написали: «Не похороните живой! Проверьте хорошенько!» Последние слова, которые доверили бумаге. А за три дня до смерти сказали: «Человеку, в общем-то, нужно не так уж много, всего клочок...»
- «Всего клочок твердой земли, чтобы поставить ногу и удержаться. Только клочок твердой земли, за который можно зацепиться...»
- Не зацепились!.. Признаюсь, я долго не мог понять одной Вашей фразы: «Дать можно только богатому и помочь только сильному»... Странные слова. Я раньше думал, что это неизжитое до конца ницшенанство Ваше: слабые и неудачники должны погибнуть - в этом, дескать, любовь к человечеству. Но теперь понял: слова эти - о беззащитности, о неизбывной беззащитности гения. Мы не дали, мы - не помогли. А значит - виноваты, что Вы не удержались, не - зацепились...
- «Не горюйте. Я ведь знаю, как меня будут любить через 100 лет! Я та песня, из которой слова не выкинешь, та пряжа, из которой нитки не вытянешь. Будет час - сама расплету, расплещу, распущу: песню отдам ветрам, пряжу - гнездам. Это будет час рождения в другую жизнь...»
- Мы начали разговор, помните, со славы. Если б Вы знали, какова она теперь у Вас!
- «Добрая слава? Добрая слава: один из видов нашей скромности - и вся наша честность...»
- И - последний вопрос, Марина Ивановна. А если каким-то чудом всё началось бы сначала? Что бы Вы, Марина Ивановна, зная все наперед, пожелали бы себе? Себе, стране?
- «Себе - отдельной комнаты и письменного стола. России - того, что она хочет...»
Примечание:
Интервью Марины Цветаевой, спустя 70 лет после её кончины, опубликованное (сокращенный вариант) в «Российской газете» 31 августа 2009 года.
Источник:
Клуб журналистов всех поколений КП.
Комментариев нет:
Отправить комментарий